Russian Recordings

А дубы колдуны,
Что-то шепчут в тумане,
У поганых болот,
Чьи-то тени встают.

Косят зайцы траву,
Трын-траву на поляне
И от страха все быстрее
Песенку поют.

А нам все равно,
А нам все равно
Твердо верим мы
В древнюю молву.

Храбрым станет тот,
Кто три раза в год-
В самый жуткий час
Косит трын-траву

А нам все равно.
А нам все равно.
Пусть боимся мы
Волка и сову.

Дело есть у нас
В самый жуткий час.
Мы волшебную
Косим трын-траву.

В темно-синем лесу,
Где трепещут осины,
Где с дубов колдунов
Облетает листва.

На поляне траву
Зайцы в полночь косили.
И при этом напевали
Странные слова.

Доска висит на стене.

Мусорка стоит под доской.

Тот мужчина лежит на полу.

Я тебе даю немного молока.

Чувствуется, что ты что-то другое хотел сказать.

Но, что мы можем сказать о коллапсе?

Мы знаем из истории, например, о коллапсе цивилизации Майя или Древнего Рима. Теперь мы знаем неуклюжие попытки Международного фонда Мира представить модели collapsed – failed - weak states третьего мира. Но даже сам автор Роберт Ротберг, глава МФМ срывается в метафоры, пытаясь предложить описание коллапса: «Коллапс – редкая и чрезвычайная степень недееспособного государства… Это просто географическое выражение, черная дыра, в которую проваливается любое политическое. Это темная энергия, хотя силы энтропии …. создают некоторое подобие порядка, предоставляя политические «блага» для своих обитателей (больше не-граждан) охваченных языком, этническим сходством и/или границами».

Коллапс СССР – событие смерти, которое не укладывается ни в одну из существующих схем, к тому же, общепризнанно, - связной теории/модели коллапса до сих пор нет. Речь идет не о причинах, которые неизбежно ведут к коллапсу, а о действенных моделях, структуре самого общества в момент коллапса.

Единственное, что открывает нам тайну собственного исчезновения – новейшая история России. Коллапс, или внезапное и резкое исчезновение государства, общества, народа, без всякой интервенции или войны, при обладании гигантскими сырьевыми ресурсами, стратегическими запасами, экономикой, вооружением и ядерным потенциалом. Исчезновение супердержавы СССР в считанные месяцы, - опыт, совершенно неизвестный современной истории. Но, теперь возвращение к 1991 году спустя 20 лет - это возможность поставить диагноз современному положению дел. Как бы ни старались эксперты всех мастей, политические и общественные деятели оправдать и собственное существование, и «развитие» России, диагноз современному обществу прост: смертельная недееспособность к самосознанию, к настоящей, полноценной действенной жизни.

Призраки коммунизма, как и призраки махновщины или любые другие «духи» теперь питаются призраками воскрешения. Возможно ли чудо? Существует ли «живая вода» из смеси в разных пропорциях «гражданского общества», «прав человека», либерального рынка, международного права, текстов Умбэрто Эко и всякой другой цивилизованной всячины, которая воскресит в мгновение ока и общество, и раздробленные социальные группы, и саму Россию?

Нет. Коллективная травма 1991 года – необратима, как и любая смерть. В ее основе – исчезновение «абсолютизма повседневной жизни», то есть системы необъективных убеждений, помогающих нам существовать в этом мире» (R. Stolorow). Это разрушение – «наивного представления» общества/народа – подножье исторического айсберга, коллапса СССР, или, иными словами, - необратимой смерти коллективного сознания и самого общества.

От метафор к моделям, от коллапса к модели социальной смерти – такова последняя стратегия размышления и действий, не только по отношению к смерти/коллапсу СССР, но, прежде всего, по отношению к настоящей действительности уходящих, то есть необратимо утративших способность к конструктивной коммуникации и взаимодействию постсоветских поколений. По отношению к самим себе и самому себе.

Бессмысленно изобретать рецепты «воскрешения». Единственное, что открывает будущему 2011-2012 годы – не Danse Macambre избирательных кампаний, а уникальную смену поколенческих парадигм, - рожденных в абсолютно разных эпохах. Теперь уже поколения Next России, лишенное опыта коллапса и коллективной травмы, вступают в активную жизнь. Еще немного времени, и парадигма советских/постсоветских «граждан» семи- восьмидесятников просто напросто сгинет на обочине исторического движения.

Но об этом совершенно другой разговор.

Последняя точка без воскресения и надежды на будущее, - это то, что крадется теперь холодом по позвоночникам бывших советских поколений.

Только-то и остается, что миллионами теней, смыкаясь в тени порыва, создавать тень своих иллюзий, истерически бросаясь к спасительным теням забвения.

Точка.

Или все-таки крах коммунизма – простой регресс, провал в историческое прошлое? Тогда, Михаил Буровой (Michal Burawoy, Президент Международной Ассоциации социологии, Калифорния, Беркли) прав – модели анализа постсоциализма по-сути своей «дефицитны», и предлагает для анализа, например, России пользоваться моделью феодального общества.

Пока буйствует в проклятиях российская либеральная мысль, западные эксперты либо разводят руками, либо предпочитают помалкивать. Даже Венгрия, образцово-показательная республика, надежда транзитологии в 90-е, «попала» под пяту «орбанизации», - Виктор Орбан (Viktor Orban), премьер-министр придерживающийся правых взглядов, готов вести свой народ по китайскому сценарию, а о разгуле антисемитизма, правых и в Венгрии, и на всем постсоциалистическом пространстве и говорить теперь не приходится.

Десятки, сотни, тысячи статей, книг, заметок, докладов, сборников, но пока ни российские, ни западные эксперты и ученые не могут похвастаться ничем определенным.

Можно обвинять неразвитое рабское/холопское сознание или «проклятый» русский народ, можно проклинать власть или самого Владимира Путина, который стал просто символом массового психоза, если бы не одно но: как бы ни обвинял народ, оппозиция, властную вертикаль, само по себе общество представляет собой неуправляемый, плохо поддающийся самоорганизации организм, расколотый на мириады «вертикалей».

Постсоветские поколения либо машут на себя рукой, либо отступают в сторону, либо бегут, куда глаза глядят. Ни одна сфера общественной деятельности не может похвастаться строгой структурой, четкими и ясными целями, которые можно реализовать. А если и присутствуют рыхлая организация, винегрет целей и задач, без всякого представления о способах реализации, то, либо это сообщество/группа с очень ограниченной сферой влияния, либо самим членам групп все еще не ясно, что реализовать они ничего не смогут, даже взяв фантастическим образом под контроль любой уровень институтов власти. Массовое сознание пробавляется «битвами» арт-групп, творчеством тысяч сомнительных авторов, десятками и сотнями премий, массой полуживых организаций и начинаний.

Раздробленность «общества» - действительность, очевидная для всех. «Призрак махновщины бродит по просторам России (Андрей Лошак "Государство vs. Люди"). Никто не рискнет отрицать, - интеллектуальные изыски, остроумие, эрудиция столичного бомонда ничего еще не говорят о наличии институтов не только политической, но и любой культуры. Русские интеллектуалы и эксперты сами рассыпаны в сетях, в различных группах, кругах, сообществах, пробавляются блоггерством и комментариями, но совсем не заботами о лечении собственной импотенции-к-действию. Как бы ни уповали интеллектуалы на горизонтальные связи в обществе, на примеры взаимоподдержки, взаимовыручки и взаимопонимания у отдельных групп и индивидов, как бы не тянулись нестройно за теориями «малых дел», факт остается фактом: таким образом можно организовывать общины в тайге или на Гоа и/или создавать сетевые сообщества, но совсем не институты государственной власти, политики, культуры.

Необратимая дезинтеграция СССР, необратимая фрагментация общества, всепоглощающая коррупция, стагнация институтов образования, науки и культуры, массовая миграция, утечка мозгов, разворовывание бюджета, ресурсов, - природных и культурных на протяжении 20 лет, неспособность народа, общества, власти к действенной самоорганизации предполагает один единственный диагноз 1991 году – социальный коллапс.

Парадоксально, но единственная модель, которая не получила заслуженного серьезного внимания в эпоху осмысления коллапса СССР, это именно модель «коллапса», абсолютного исторического разрыва пространства-времени 1991 года. Сложность анализа этой модели заключается в том, что ни одна группа или сообщество не могут избежать символического или действительного «исчезновения»: ни правые, ни левые; ни «высокие», ни «массовые»; ни оппозиция, ни власть. Нет точки в исчезнувшем социальном континууме, в которой можно было бы уберечься от коллапса и смотреть на «общество» со стороны.

«Революция» к свободе или «коллапс»?

До совсем недавнего времени, и на постсоветском пространстве, и в Европе доминировала парадигма транзитологии, наследие эпохи черно-белого мира и холодной войны двухполюсного мира. Как справедливо заметил Стефен Коген (Stephen Cohen, видный американский профессор, эксперт по России, один из друзей и советников Михаила Горбачева), транзитология в 90-е была догматом, сродни массовому психозу постсоветской приватизации.

«Оковы тяжкие падут» - у народов, которые поголовно страдают от «ужасов» авторитаризма, есть авангард «либеральной» интеллектуальной или политической элиты – апостолов эпохи конца идеологий, которые могут выступить детонаторами краха авторитаризма, и вместе с ликующими народами двинуться в кущи либерально-демократического рая, вопреки уровню развития экономики, инфраструктур. Для подлинного уважения прав человека есть шоковая терапия, та самая, которую так любил применять двухполюсный мир США – СССР.

Но, теперь и сама транзитология подошла к концу, завершилась коллапсом, от последствий которого она безуспешно пыталась «лечить» не только постсоциалистические, но и постколониальные страны. Правда, академическая наука США теперь протестует против обвинений в недальновидности, ограниченности и оправдывается перед самой собой и миром, точь-в-точь как оправдывалось растерянное сообщество советской культуры «истмата» и «диамата».

Рассказ о злоключениях транзитологии и либеральных реформ России в 90-х-нулевых, - отдельная история, пока что, ограничимся простым фактом: тупик транзитологии и русского либерализма к середине нулевых стал общим местом в западной науке и аналитике такой же, как не понятый крах социализма.

События в СССР и лагере социализма подпадают под лавинообразный развал, распад, крушение системы и систем, вместе с пророками, предсказателями и прорицателями, не поддающийся ни рациональной логике, ни контролю, ни анализу, ни прогнозам.

Неудавшийся поход за славой, то есть за свободой? Захлебнувшаяся тяжелым наследием ГУЛАГа «революция» в головах столичных аспирантов? «Transition» или «transformation» - «переход» или «трасформация»? К демократии или новому авторитаризму? Или это движение пост-социализма в неизвестном западной науке (политологии, политической философии и т.д.) направлении? В любом случае, пресловутый «переход» теперь следует принимать с очень серьезными оговорками. А лучше вообще отказаться от мессианской парадигмы победы коммунизма или капитализма во всем мире.

«Теперь возвращение к 1991 году спустя 20 лет - это возможность поставить диагноз настоящему положению дел. Как бы ни старались эксперты всех мастей, политические и общественные деятели оправдать и собственное существование, и «развитие» России, диагноз современному обществу прост: смертельная недееспособность к самосознанию, к настоящей, полноценной действительности».

Мир нехотя подводит итоги двадцатилетия краха СССР – супердержавы коммунизма, которая определила облик ХХ столетия. И в России, и на Западе без ажиотажа и эйфории вспоминают август 1991 года. Академические институты и центры лениво выносят темы конференций «20 лет без СССР» в разряд второстепенных, даже третьестепенных событий, - все это не более чем плановый информационный повод. Пространство российских СМИ заполняют мемуары, воспоминания очевидцев, интервью главных действующих лиц, но все рассыпанное многоголосье парадоксально напоминает кадры немого кино, в котором пропали даже субтитры, а таперы не могут подобрать мелодию.

Крах коммунизма утратил статус эпохального, - коллапс СССР больше ничего не определяет, и определять не может. То, что казалось неопровержимой победой эпохи Холодной войны, мира свободы над миром тоталитаризма стало одним из многих событий в последовательности эпохальных разломов старого порядка планеты в Америке, Европе, прежде всего в истории тех народов и культур, которые до совсем недавнего времени могли называть себя развитыми и цивилизованными.

Мы все живем в мире, которого нет.

Нет Страны Советов, - теперь это уже никого не потрясает. В мире глобализации, «стареющих обществ», событий 9/11, войны в Ираке, Евросоюза, международного терроризма, мирового финансового кризиса, гигантских потоков миграции, арабских революций, Джулиана Ассанжа, Андерса Брейвика, провала политики мультикультурализма в Европе, массовых беспорядков в Лондоне теперь нет нужного места для 1991 года. В мире новейших технологий и коммуникаций, коллапса прежних главных форм культуры: литературы, кино, журналистики, издательского дела, бумажных журналов и газет, не находится ни нужных слов, ни подходящих моделей для анализа того, что произошло на постсоветском пространстве и в бывшем лагере социалистических стран Европы.

Мир жестоко разочарован не только жизнью после смерти коммунизма на 1/6 части суши, но и своим собственным поведением.

Какой смысл теперь возвращаться к событиям краха СССР? Никакого.

Никакого, если бы не одно «но» для самой России. Ни одна из бывших социалистических стран не может похвастаться не только победами на экономических и политических фронтах, но и уровнем современной культуры, самоорганизации любых внутренних сообществ. Символическое гробовое молчание прежнего коммунистического мира, прежде всего России, и истерическое нагнетание внутренней агрессии и напряженности, говорит только о том, что острый шок коллективного сознания отступил, и подступает парадоксальное осознание абсолютной пустоты.

Немота постсоветской России, неизбывный психотический дискурс власти и общества, теперь требуют иного возвращения к событиям 1991 года. Теперь только и начинается анализ модели события/событий, модели абсолютного исторического разрыва, с помощью которой можно понять самих себя нынешних и процессы новейшей истории после «распада» мира социализма.

Я увидел моего старого приятеля. Когда он увидел меня после долгих лет разлуки , он сказал: "ебать мой лысый череп, кого я вижу"